Тьма, – и больше ничего - Кинг Стивен

Я приподнял ее подбородок, чтобы она смотрела на меня.

– Шеннон Коттери, когда мой мальчик смотрит на тебя, он видит самую красивую девочку на свете. И он прав. Черт, да будь я в его возрасте, тоже ухаживал бы за тобой.

– Спасибо, – ответила она. В уголках глаз, как маленькие бриллианты, застыли слезы.

– Единственное, о чем тебе надо волноваться, – это как возвращать его к действительности, если он забывается. Парни могут очень уж разгорячиться, знаешь ли. А в крайнем случае просто приди и скажи мне. Друзья могут поговорить и о таком, это нормально.

Тут она обняла меня, а я – ее. Но объятие это, наверное, доставило Шеннон больше удовольствия, чем мне. Потому что между нами стояла Арлетт. Она стояла между мной и всем, что происходило летом 1922 года, и думаю, то же самое ощущал и Генри. Шеннон только что рассказала мне об этом.

Одной августовской ночью, когда уборка кукурузы закончилась и бригада Старого Пирога, получив причитающиеся деньги, вернулась в резервацию, меня разбудило коровье мычание. Я проспал дойку, подумал я, нащупал на прикроватном столике карманные часы моего отца и, всмотревшись в циферблат, увидел, что еще четверть четвертого. Приложив часы к уху, убедился, что они тикают, да и взгляд в окно, за которым царила безлунная ночь, подсказал, что до дойки еще далеко. Впрочем, и по мычанию коровы чувствовалось: причина не в том, что ей хочется избавиться от молока. Животное мучилось от боли. Коровы так мычат, когда телятся, но наши «богини» давно вышли из этого возраста.

Поднявшись, я направился к двери, но тут же вернулся к стенному шкафу и достал винтовку двадцать второго калибра. Я услышал, как Генри похрапывает за закрытой дверью своей комнаты, когда проходил по коридору с винтовкой в одной руке и сапогами в другой. Надеялся, что он не проснется и не захочет присоединиться ко мне в этом, возможно, опасном деле. К тому времени в наших краях почти не осталось волков, но Старый Пирог говорил, что около рек Платт и Медсин-Крик появились лисы с «летней болезнью». Так шошоны называли бешенство, и причиной мычания коровы вполне могла стать бешеная тварь, проникшая в амбар.

Когда я вышел из дома, мычание стало очень громким, но при этом отдавалось эхом. Как корова в колодце, подумал я. От этой мысли по коже побежали мурашки, и я еще крепче сжал винтовку.

К тому времени, как я добрался до амбара и плечом открыл правую створку ворот, другие коровы тоже замычали, но эти звуки напоминали спокойные расспросы и не шли в сравнение с отчаянным мычанием, которое разбудило меня… и я знал, что разбудит Генри, если я не устраню причину, его вызывающую. Справа от двери на крюке висела угольная лампа. Мы не пользовались открытым огнем в амбаре без крайней необходимости, особенно летом, когда рядом сено и собранная кукуруза.

Я нащупал кнопку зажигания и нажал. Амбар озарило сине-белое сияние. Поначалу я ничего не видел, только слышал наполненное ужасом мычание и удары копыт: одна из наших «богинь» пыталась разделаться с нападавшим. Это была Ахелоя [11]. Когда мои глаза чуть привыкли к свету, я увидел, что она мотает головой из стороны в сторону. Пятится назад, потом упирается задними ногами в дверь стойла – третьего справа, если идти по проходу, – и вновь бросается вперед. Паника начала охватывать и остальных коров.

Я подтянул подштанники и поспешил к стойлу, зажав винтовку под левой рукой. Распахнул дверь и отступил. Ахелоя означает «та, кто прогоняет боль», но на этот раз боль доставала саму Ахелою. Когда она неуклюже вышла в проход, я увидел, что ее задние ноги в крови. Она вскинула их, как лошадь (никогда не видел, чтобы корова так делала), а когда вскинула, я заметил огромную серую крысу, вцепившуюся в один из ее сосков. Под весом крысы короткий розовый отросток удлинился в несколько раз, сузившись в трубку. Замерев от удивления и ужаса, я подумал о том, как Генри, еще ребенком, растягивал розовую жевательную резинку, оставляя один конец во рту. Не делай этого, обычно говорила ему Арлетт. Никому не хочется смотреть на то, что ты жуешь.

Я поднял винтовку. Потом опустил. Ахелоя мычала и мотала головой из стороны в сторону, словно это могло как-то помочь. Как только все ее четыре ноги вернулись на пол, крыса тоже смогла коснуться деревянных половиц задними лапами. Она напоминала странного щенка с капельками запятнанного кровью молока на усиках. Я осмотрелся в поисках чего-то тяжелого, чем мог бы ударить ее, но, прежде чем успел схватить швабру, которую Генри оставил у стойла Фемонои [12], Ахелоя вновь вскинула задние ноги, и крыса спрыгнула на пол. Поначалу я подумал, что она просто отцепилась, но потом увидел розовый и сморщенный отросток, торчащий из ее пасти, как сигара. Чертова тварь оторвала сосок бедной Ахелои! Корова прижалась головой к стойке амбара и устало посмотрела на меня, как бы говоря: Все эти годы я давала тебе молоко, со мной не было никаких проблем – в отличие от некоторых, кого ты знаешь, так почему ты допустил, чтобы такое случилось со мной? Лужица крови натекла под ее выменем. Хотя случившееся потрясло меня и вызвало отвращение, я понимал, что от такой раны корова не умрет. Однако ее вид – и вид крысы со злополучным соском в пасти – разъярил меня.

Я не стал стрелять в крысу, отчасти опасаясь пожара, но главным образом из-за того, что не надеялся попасть в цель, держа в одной руке лампу. Вместо этого взмахнул винтовкой, рассчитывая ударом приклада убить крысу, как Генри лопатой убил другую, вылезшую из земли. Но Генри был мальчишкой с отличной реакцией, а я – мужчиной средних лет, еще не полностью проснувшимся. Крыса легко избежала удара и помчалась по центральному проходу. Откушенный сосок ходил взад-вперед в ее пасти, и я понял, что она ест его на ходу, он был теплый и, несомненно, полный молока. Я бросился за крысой, ударил еще дважды, но оба раза промахнулся. Потом понял, куда она бежит: к трубе, ведущей в засыпанный колодец, из которого мы когда-то поили домашний скот. Естественно! Крысиный бульвар! После того как мы засыпали колодец, выбраться из него можно было только по трубе. Иначе крысы остались бы там навсегда. Похороненными с ней.

Но, конечно же, думал я, эта тварь слишком большая, чтобы пролезть в трубу. Она прибежала со двора. Возможно, из гнезда в навозной куче.

Крыса прыгнула к трубе, и когда залезала в отверстие, ее тело удивительным образом вытягивалось. Я взмахнул прикладом винтовки в последний раз, но с ударом опоздал. Крыса успела заползти в трубу. Когда я поднес лампу к срезу, то увидел безволосый хвост, исчезающий в темноте, услышал, как когти скребут по оцинкованному металлу. А потом крыса пропала, стихли и звуки. Мое сердце билось так сильно, что перед глазами запрыгали белые точки. Я глубоко вдохнул, но со вдохом пришла вонь гнилья и разложения, такая сильная, что я отпрянул, закрывая рукой нос. Рвавшийся из груди крик был заглушен рвотным позывом. Вонь застряла в носу, и я буквально увидел Арлетт на другом конце трубы, с насекомыми и червями, копошившимися в ее плоти, тающей с каждым часом и днем. Лицо сползало с черепа, ухмылка губ сменялась вечной костяной ухмылкой.

Я рванул прочь от этой жуткой трубы на всех четырех, выстреливая струи рвоты то направо, то налево, а когда окончательно распростился с ужином, за ним последовала желчь. Глаза слезились, но я увидел, что Ахелоя вернулась в стойло. И это радовало. По крайней мере отпала необходимость гоняться за ней по амбару.

Прежде всего я хотел заткнуть трубу, считая это самым неотложным делом, но едва рвота прекратилась, ко мне вернулось здравомыслие. Конечно же, сначала следовало заняться Ахелоей. Она всегда давала много молока, и, что более важно, я нес за нее ответственность. Я держал аптечку в маленькой комнате, которую использовал как кабинет. Здесь же хранились и бухгалтерские книги. В аптечке я нашел большую банку антисептической мази Роули. В углу лежал ворох тряпок. Я взял половину и вернулся к стойлу Ахелои. Закрыл дверь, чтобы не попасть под удар копытом, сел на табуретку для доения. Думаю, в глубине души я считал, что заслуживаю удара копытом. Но дорогая старушка Ахелоя стояла как вкопанная, когда я гладил ее по боку и шептал: «Тихо, моя хорошая, тихо, моя хорошая-прехорошая». И она действительно стояла спокойно, хотя и подрагивала, когда я смазывал мазью рану на вымени.